Был странный сон: любезный сердцу Ямб, разъяв небес волшебное звучанье, явил витиеватости друзьям предательством рожденное молчанье. В угоду вероломству мой кумир кокетства слов пленительное действо послал на казнь, верша кровавый пир. Вот дикий праздник гения злодейства! Приди, смиренье — божья благодать, к сиротке Чингисхана и Сальери. Прощайте, Ямб! Прощайте! — и страдать я тихо вышла, громко хлопнув дверью. И вновь меня в объятья заточил промокший Дождь. С ним буду осторожна! А он так чист, и так речист в ночи, и так плечист, и... право, невозможно... О дивный лоб, взошедший надо мной, изволь сказать разумнейшей из граций: любить иль не любить? О, боже мой! Вот в чем вопрос! — и в нем не разобраться. Терзали душу осень и весна. Дождь пал к ногам, послушный и покорный. Томясь под игом верности топорной, взываю лишь к восстанью ото сна.
